В 1997 году я захворал желтухой и попал в больницу. Тех, кто опрокидывал за воротник что попало, было той порой немало. Встречались они обыкновенно в стационаре, кто с желтухой, а кто и с циррозом печени. Циррозники мучились особенно мощно, на глазах таяли и умирали. Я сообразил, что если выкарабкаюсь сейчас, но угожу сюда с печенью ещё раз, то цирроз и такой же конец мне обеспечены.
Отлежался я, да так неплохо, что дома позабыл и про то, с чем недавно залетел в больницу, и про зарок не тянуть, который давал, насмотревшись на муки собратьев своих. В всеобщем, всё пошло-поехало по-прежнему. Нанялся к знакомому фермеру трактористом, опять появились денежки. Про наказы врачей и не вспоминал, ел подряд и жареное, и пареное, и солёное, и перчёное, рассуждая по-деревенски: всё здорово, что в рот полезло! Частенько стакан с самогонкой или водочкой мимо рта не проносил. Жил и не тужил в своё мужицкое наслаждение.
Вот только через два года почуял, что начала «позванивать» печень, и совершенно мне пакостно сделалось, когда я заметил, что печёнка-то стала выпираться из-под рёбер, как рог бычий. Да и в брюхе начало постоянно что-то булькать, урчать и перекатываться. С труды меня той турнули. Нет, не за пьянку иль прогулы, а потому, что ослабел и с трактором совладать толком уже не мог. Хоть и страшился я себе признаться, но и без подсказки своей желтушной рожи в зеркале постиг, что у меня в этот раз скорее всего цирроз.
Отвезли меня в районную больницу. Поначалу там накрепко за меня взялись. Первым делом кровь почистили, после ввели донорскую плазму. Не сосчитать, сколько капельниц залили и таблеток скормили. Лишь чую, что медики хлопочут в этот раз бестолку — мне становилось всё хуже и хуже. Замучили разборами. И в одночасье «обрадовали» — сахар высокий в крови, диабет! Желая я даже чай еле сладкий пил, а конфеты ел, только когда «на халяву» перепадало.
И вот возлежу я, отекаю, толстею, пузо вздулось от клокочущих в нём газов. Престарелый не по годам сделался и страшный, в нынешнем виде в отцы старому годился. А мне ведь недавно только тридцать три минуло, супруга молодая, дети-школьники. Думаю, что если сгину — на кого я их покину в нынешнее-то времечко?
И Господь надоумил
От таких мыслей и тяжко, и жутко становилось. И стал я молить Господа! Как единственного, кто меня от крахи и деток от сиротства спасти может! Не помню, когда рыдал до этого, как-то дочке даже сказал, что и делать этого не умею. А тут так наревелся, что на все свои тридцать три года с лишком достанет. В народе говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай». Наверное, это так. Но лишь Господь надоумил меня наказать жёнке и матушке, чтобы они выпытывали да выпытывали, как можно мне от погибели уйти? Хотя в больнице я и прошедший, и в этот раз ушами не хлопал: слушал всех, кто заводил беседы про избавление от наших болезней.
Так вот, жёнка лекарства, которые люд насоветовали, делать начала и мне приносить. А мне жить-то охота! Вот и хватался за них, как оголодавшая ланка за прошлогоднюю солому. Первым делом упросили мы перевести меня на еду без молока. Потому что коровье молоко для меня, сведущий человек сказал, вроде отравы. Оно де забивает организм слизью, какая мешает всасываться полезным веществам. Да ещё брожение делает и тление в животе. В общем, даёт человеку не новые силы, чтобы биться с болезнями, а яды, которые лишают его последних. Долго упирались доктора, а потом махнули на меня рукой и назначили еду без молока. И разом перестало бурлить и бродить в животе!
Только там уже было цело грязи и слизи. Ту, которая жиденькая, регулярно откачивали. Но всё равновелико дышал с трудом. Хотя жёнка с матерью каждый день поили меня различными отварами да настоями. А начали с обыкновенной берёзы. Положили-то меня зимой, когда деревья нагие стояли, так пришлось листья с веничков драть, которые я для баньки припасал. Заваривали листочки в термосе крутым кипяточком, и подобный чаёк я потягивал раза 3—4 в день по стакану до еды или между едой.
А уж про капусту и сообщать нечего. Здесь без советчиков меня самого на неё потянуло. Неплохо мы в тот год 14 вёдер в деревянной бочке заквасили. Сколько я соку перепил, и сам не ведаю: каждый день по стакану перед завтраком, а потом и днём ещё один-два пропускал. И сама капуста совместно с натёртой свёклой да морковкой чуть ли не главной моей едой сделались: без них ни к супу, ни к каше не притрагивался.
Шалфею совместно с полынью тоже немало попил. Брал их поровну, столовую ложку смешения стаканом кипятка в термосе заливал на час. Перед едой, минут за 20, по 3—4 ложки настоя в рот опрокидывал. Немеряно попил отваров и настоев из листьев крапивы, зверобоя. Разумеется, не всё сразу принимал, дней через пять менял.
Надо размышлять о душе
В то время я много читал, думал и понял, что заболевание даётся для того, чтобы человек осмыслил свою существование, очистился от грязи не только телесной, но и душевной. Изменил поведение. Уверовал в Господа и всей душой, всем сердцем полюбил Господа, Пресвятую Матерь его Деву Марию, всех святых, родимых и близких, всех людей, как самого себя.
Всего труднее, наверное, у меня было с последним: всю жизнь я старался уважить своих друзей-собутыльников, вредил себе едой, какой угодило, спиртным сомнительным. Самому перемениться непросто, а ведь надо, чтобы в этом помогли самые ближние люди: мать, жена, дети. Иначе никакие рекомендации, никакие снадобья алкоголикам, как и диабетикам, гипертоникам, язвенникам и многим иным бедолагам, не помогут. Ведь приходишь к болячкам в любом случае не без «поддержки» близких и нередко любящих тебя людей.
Моя супруга готова была для моего спасения на всё. Сколько перетаскала она мне книжек, журналов и газет — и не сосчитать! Мы до больницы кредит взяли, чтобы меблировка новую справить, так вместо кресел, дивана и шкафа всё на моё лечение потратили. А как привезла меня домой неходячего и нестоячего, разом решила перемены начать с кухни. Ведь учёные люд знают, что пища может быть и лекарством, и отравой. Всё зависит, оказывается, сколько, когда и как её употребить.
Про молоко я уже сообщал. Теперь круто изменил отношение и к чаю. Начал пить его не в обед, как ранее, а часа через полтора после или до еды. А раньше, бывало, лишь желудочный сок начнёт переваривать пищу, а я его стаканом, а то и двумя воды разбавляю. Неужели будет после этого нормальное пищеварение? Тем более у нездорового. Само собой нет. Пища полежит в желудке, а потом полупереваренная сгнивает в кишках. До самого выхода на свободу. К тому же привыкли мы с одной заваркой цельный день чай пить, только подсыпали понемногу свежей, когда она уж совершенно бледная становилась. А теперь экономить на ней перестали. Оказывается, сквозь 15 минут её, даже тёплую и крутую, лучше вылить, потому что из неё начинают выделяться яды и вместо живящего напитка чай превращается в отраву.
В первые же дни дома перешли на раздельное стол. Начали есть углеводистую (картошка, хлеб, особенно белоснежный, рис, пшено и другие крупы) и белковую (мясо, рыба) еду в разное время. А ведь с малолетства мы уминали, например, картошку с мясом или рыбой. Разумеется, вкусно, привычно. Но вот беда: желудочный сок для переваривания рыбы, мяса нейтрализует желудочный сок для обработки картофеля, хлеба, риса. Они «уживаются» как пламя с водой! Вот и получается несварение желудка и опять же отравление организма. А вообще-то мясо и рыбу я сейчас ем мало, но когда захочется, то или без всего, или с овощами.
Каждый день мне сделались варить овсяный кисель, который я не пробовал с детства, да и то на деревенских поминках с сытой, сладкой водичкой. И лишь из книжек узнал, что его считают эликсиром жизни. Он помогает нормализовать пищеварение, да ещё возрождает и печень, и поджелудочную железу. Как раз то, что мне нужно.
Потянуло в родные пункты
В тот год к нам весна рано пришла. В апреле уже всё зазеленело, и мне захотелось в родимую деревню, где у меня семидесятилетняя матушка одна осталась. И к родимому месту потянуло, и к матери, которую последние 13 годочков не нередко видел. Привезли меня к матушке, поплакали мы с ней поначалу, а после принялись за дела. Что на меня так подействовало — судить не берусь. А лишь на следующий же день я сам поднялся на ноги.
И первый раз после больницы без помощников вышел во двор, полюбовался речкой, какая течёт внизу метрах в ста от дома, зеленеющим за ней леском, заслушался соловьиными трелями в ивняке и не приметил, как молча полились слёзы. Я невольно подумал, что, может быть, и видаю, и слышу это в последние разочки. И тут опять меня Господь озарил! Ведь он любит и ведёт нас! Только мы его, даже когда припрёт, не вечно слушаем.
Я вспомнил, что в больнице услышал, как тогда показалось, сказку о невиданном лечении. Всё я не запомнил, потому что в ту пору ещё надеялся на докторов, но главное уяснил. Вроде учёные доказали, что клетки нашего тела обладают памятью и усваивают даже наши обыкновения и помыслы в течение жизни. Они как бы наш третий мозг. И для выздоровления необходимо изменить в первую очередь мысли, образ жизни и освободиться от престарелых злопамятных «осквернённых» клеток.
В специальных лечебницах больных доводили до заключительнее степени истощения, чтобы на оставшиеся кости нарастить новоиспеченное мясо. Люди как бы воскресали к новой жизни. Лечили, по-моему, безнадёжных алкоголиков. Без всяких снадобий. Успех был стопроцентный и на всю жизнь. И мне надеяться было не на что. Ведь от пары моих основных болезней медицина прочила мне неминуемый конец. В голове завязло только одно: чтобы избавиться от заражённых болезнями клеток, требуется как можно вяще похудеть! А для этого у меня было лишь одно оружие, рабоче-крестьянское — как можно больше вкалывать!
Труд — великое дело!
На вытекающий день в «семейных» трусах и драной футболке, босой я взялся за дела. Хотя мать заругала поначалу: мол, лежи да гляди в окошечко или с крылечка на родное местечко, я сама всё, что надобно, сделаю. Сил напасись сначала, а потом уж хватайся за вилы и чего другое. Но я произнёс: «Нет. Приехал не лежать, а пахать, сажать и сеять, как никогда в жития!» Она махнула рукой. А я кое-как подкатил к куче садовую тележку и сделался кидать в неё навоз. Для начала набросал ведра два. Впрягся и повёз в самый далекий угол, метров за 80. По пути несколько раз спотыкался и упадал, поднимался и вёз дальше. И молил Господа, чтобы последние мочи не оставили меня. И дошёл.
Первая ходка была самой тяжелой. Не только физически, но и психологически. Я поверил, что смогу не только ходить без помощников, но и приносить прок отчему дому, матушке своей, а заодно и худеть. После другой ходки я уже не смог держать в руках вилы. Отсиделся немножко, а затем часа два отлёживался дома. Но потом взял себя в длани и снова побрёл к оставленной возле навоза тележке. В тот день я сделал ещё лишь одну ходку.
Я, как мог, старался объяснить всё матушке. Она вроде постигла, но всё равно первые дни, глядя на мои ходки, не убирала передник от сырых глаз. Но когда через неделю я перестал падать и возил за одинешенек раз ведра по три-четыре, она стала улыбаться. И это удваивало мои просыпающиеся мочи. Было страшно тяжело. Я весь обливался потом с башки до ног, от меня воняло так, что самому было противно дышать. Но я соображал, что это выходила душившая меня гадость, заодно со всеми накопившимися заболеваниями.
Очередная ходка с навозом могла стать для меня заключительнее. Но с каждым днём на граммульку я чувствовал себя увереннее.
Внимание столу
Как раз пришла пора пахать землю, а потом сажать картошку, мастерить грядки под морковку, огурцы, помидоры, капусту и прочих огородных съемщик. А потом настала пора поливать утром и вечером всё, кроме картошки. Чтобы споить только одну яблоньку, я таскал из колодца по десять вёдер. Любой вечер. А их у нас двенадцать. В общем, не знали мы с матерью передыха до самой озари. Тело моё таяло на глазах. И где-то через месяц от меня остался костяк, обтянутый кожей. Но я не трусил, потому что становилось с каждым днём легче дышать и ко мне понемногу возвращались мочи.
И не только через неимоверный труд, но порой адские хворай. Особенно трудно было по утрам. Тяжко было даже улечься и встать. Дико болели суставы, а из костей будто что-то вытягивали, нездоровее, наверное, чем, если бы постоянно выкручивали нерв из больного зуба. Без мышьяка и без инъекции. И всё же каждое утро я брёл босиком на огород окучивать, поливать, раскалывать и таскать дрова и делать другую самую тяжёлую труд по хозяйству.
Мать с первого же дня пыталась меня подкормить тем, что почитается в деревне самым полезным. Раздобыла мяса, дорогих консервов, кофе, копчёной колбасы. Лишь я на это даже смотреть не мог, хоть мать поначалу со слезами убеждала меня попробовать. Я же ел-пил по наитию, что приглянется, к чему длань на природе потянется. Утром, ещё роса не обсохнет, собирал свежую зелень, что взор приласкала. На одной настаивал чай, другую жевал, например, подорожник, кипрей, барбарис, вприкуску с черноволосым хлебом ел даже лебеду. Не единожды пробовал ягоды жимолости лесной, а ведь они ядовитые. Я на этот счёт не комплексовал, потому что в соседней деревне мужик от рака освободился, когда тайком от своих начал пить отвар ядовитой муравы.
А вместо консервов, мяса и прочей «мужской» еды, я попросил мама покупать апельсины, мандарины, лимоны, когда они в деревенском лавке бывали… Их я уплетал с превеликим удовольствием, причём иной раз даже лимоны совместно с кожурой и без сахара.
Мать обижалась поначалу, что я признавал в основном одни каши на воде. Лишь иногда подмазывал их постным или топлёным маслом. Но и от такого рациона я начинов набираться силы и понемногу поправляться. К осени уже чувствовал себя не хуже, чем тринадцать лет назад, когда после армии женился и зажил своим домом в соседнем селе. И одёжа опять впору стала, которая от молодого осталась и в чулане с той поры залежала.
Живу и здравствую
Мать радовалась больше меня. И что поправился, и что отвернуло от хмельного напрочь. Ведь от него случались неприятности в семье и до меня. Сперва я его даже на дух не выносил, сейчас могу и посидеть за «пьяным» столом, даже налить вина желающим, но у самого пригубить нет никакого жажды.
Осенью приехала жена и сказала, что к ней новенькая фельдшерица из нашей амбулатории приходила, чтобы разузнать, когда меня похоронили или что-то в этом роде. Ей насчёт меня из районной больницы названивали. У матери все мужские дела к зиме были сделаны, и я с жёнкой вернулся домой. А на иной день поехал в райцентр по своим делам, а заодно и в больницу. Закатываюсь на приём, а врачиха меня узнала и от удивления слова произнести не может. Глаза вытаращила и спрашивает: «Вы ещё живы? Где, у каких профессоров лечились?»
... С той поры почти 10 лет прошло. Я больше не батрачу на других. Братан из города домой вернулся. Завели мы с ним, нашими супругами и подросшими ребятишками фермерское хозяйство. Не жируем, но на хлеб-соль хватает. Детвора выучилась и вернулась домой, чтобы не зарастали бурьяном поля, не усыхали сады, какие нам завещали деды. Чтобы цвела земля, которая подняла нас, и как родная мать спасает в трудный час.
